заранее за все прошу прощения, ибо в первый раз решила опробовать анкету "не по шаблону". когда-то ведь надо начинать, ведь так?

Вы просите рассказать об Анни? Хм... что ж, это будет довольно трудно. Я бы хотел перечислить всё, я должен! Каждую черточку ее характера, каждое слово, оброненное в счастии или печали!.. Всё, о чем не знают ни ее многочисленные друзья, ни заботливые родители, которые всегда немного - самую чуточку! - немного больше внимания уделяли мне, так как я был первенцем, а потому яркое солнце родительской любви припекло мне макушку, и первые годы жизни моей маленькой сестренки были омрачены злобой ребенка, который не желает делиться своим. Я отнимал ее игрушки. Стоило маме отвернуться, и маленькое личико моей не любимой тогда сестры было запачкано детской кашкой, и малышку укоряли в неуклюжести и, Боже правый, невоспитанности. Наша немецкая семья была, пожалуй, слишком немецкой. Поясню: слишком утонченной, слишком интеллигентной, слишком... слишком. Мои, прошу прощения, наши родители были... не люблю это слово... но все же скажу: были снобами, не иначе. Отец, подумав-подумав, вложил деньги в отдельные отрасли рынка: мясо и сосиски иже с ними. Не буду отрицать, тогда это было весьма удачным вложением, а потому мама, женщина и так одевавшаяся богато и изысканно, начала задирать нос перед соседками, продолжавшими упорный труд и не могущими позволить себе одежку получше. Наша семья, живущая тогда в районе отнюдь не самом богатом, возомнила себя интеллигенцией, знатными особами, хотя в действительности просто отдалилась от невзлюбивших нас соседей. Аннике было тогда около пяти. Пришла пора выводить девочку во двор, к девочкам, уже привыкшим к платьям и куличикам из песка предпочитающим кукол. Моя неприязнь к сестренке, покушавшейся, как мне казалось, на любовь мамы с папой, поутихла, ибо родители дали мне понять, что совсем меня не разлюбили. Но мать с отцом основательно подгадили-таки! Аннику во дворе сторонились, она же была дочерью "тех самых Шварцев"! Конечно же, она не вела себя как "те самые Шварцы", но на нашей улице с чистыми, уютными домиками и бедно одетыми работягами-фрау всегда судили предвзято. У меня уже была репутация среди мальчишек, таких же, как я тогда, восьмилетних-десятилетних. Десять, как мне, было немногим, так что я считался за лидера. И, скрипя зубами, я принял Аннику в свою компанию: сам видел, что подруг здесь ей не найти, а до школы еще два года. Анни быстро освоилась в компании пацанов и после нескольких отнюдь не девчачьих драк стала своей. Дома Анни редко была веселой, ее лицо всегда было сокрыто книгой или газетой, отброшенной в сторону отцом еще перед уходом на работу. Дома газета служила единственным, что связывало мою сестру с реальным миром - в иное время она была поглощена вымышленными приключениями вымышленных персонажей для ее возраста довольно взрослых книг, и, когда она приходила в мою комнату - да, у нас были отдельные комнаты - она просила меня объяснить ей то или иное слово. Некоторые из них я и сам тогда не знал. Анника очень любила узнавать новое. Она прыгала от радости, прочитав в газете объявление о турнире или интересном сборище, концертах местных музыкантов или цирке. Реальность протекала мимо нее дома. Но не тогда, когда маленькая, но очень отважная, закопавшая в песок многих крепких мальчишек, девочка-пацанка в джинсовых шортах и майке, с горящими глазами, смешными хвостиками и широкой улыбкой хлопала дверью дома, пересекала аккуратную дорожку, ведущую к высокой калитке, открывала оную и, помедлив пару секунд, дожидаясь, когда из-за поворота появится орава вопящих радостных пацанов, выбегала ребятам навстречу, размахивая руками. Анника все время проводила с мальчишками, бросалась камнями в окна серых некрасивых домов на соседней улице, каталась на мусоровозе, играла в прятки, салочки, чехарду и более. Не скрою, я очень по-детски ревновал всех своей друзей. Мне по-прежнему казалось, что девчонкам не место среди нас, а вот как... Любовь к моей наивной, но счастливой сестренке просыпалась очень медленно, толчками, в отдельные моменты. Например, тогда, когда Рудольф - неприметный хилый мальчик, коего часто били - заметил под забором корзину с котятами. Ежедневно битый злобный мальчик явно наметился закидать убежище котят камнями, но схлопотал от Анники, которая раньше его всегда жалела. Да, Ан всем нам задала трепку! Домой мы вернулись в синяках и ссадин, но ни в коем случае не в царапинах и укусах - Анника презирала девчачьи методы. Она словно и не была девочкой. После того памятного лета (спешу добавить, что Анника расклеила объявления, в которых сообщалось о котятах, и те буквально за неделю были разобраны) она пошла в школу, причем не в обычную, в коей учился я сам, но в какой-то пансион благородных девиц. Я был в шоке, чего уж говорить об Аннике? Тогда я искренне переживал за нее. Я не мог поверить, что моей сестренке-пацанке, отнюдь не хрупкой кукле, как все девочки в ее возрасте, крепкой, приземистой, сильной, привыкшей за насмешки без разговоров давать в нос и разговаривающей в компании на таком жутком сленге, что даже мне хотелось зажать уши. Я помню ее испуганные черные глаза, впившиеся в мое лицо в поисках поддержки, помощи старшего брата. Старшего Брата, с большой буквы. Анни всегда хвалилась мною перед пацанами, не рассказывала про меня смешных историй и ничего не выдумывала, была честна. Она всегда была предельно честна, ненавидела ложь и открыто говорила человеку в лицо все, что она о нем думает. Ее не смущали никакие этические рамки, хотя ругательствами ее язык не изобиловал, скажу больше: ругательства, вернее, мат, она на дух не переносила, предпочитая ругаться на достаточно вежливом языке - да, знаю, это идет в разлом с тем, что я рассказал ранее о ее сленге, но это действительно так. Не весь сленг есть ругательства, так ведь? В школе для девочек ей пришлось очень нелегко. Девочки не мальчики, дракам они предпочитают долгие и извращенные пытки, такие как мелкие гадости вроде порванных тетрадей и "случайно" пролитого на учебники сока, а также перешептывания и хихиканье за спиной. Анни просто не могла этого вынести. Родители ее не слушали вплоть до тех пор, когда несколько девочек были побиты, и учительница, которую донимали разозленные родители пострадавших девочек, была вынуждена сообщить директору, а тот, недолго думая (ведь родители тех девочек состояли в школьном совете, а потому неплохо спонсировали его школу), отчислил мою сестру. Та была несказанно рада. Все, что я сказал ранее, я узнал от слегка запинающейся от волнения Анники. Она поведала мне, что стояла, раскачиваясь, сжимая кулаки, а по ее спине стекал холодный пот. Она боялась не учителей или директора и даже не наказания: она боялась, что ее оклевещут, объявят виноватой в том, что она не делала. Она всегда ненавидела несправедливость, даже больше, чем ложь. Я могу назвать ее "борцом за справедливость", был там какой-то мультик для девчонок... Знаете, я совсем недавно понял, как я ей горжусь. Тогда, когда ее письма стали сухими и короткими, как ветка высохшего дерева. Так, что это я сразу перескочил на письма?.. Я даже не сказал, что моя миловидная - да, она действительно красива: густые волосы, которые она никогда не любила ни мыть, ни расчесывать, а потому оные почти всегда были забраны в неуклюжие хвостики, но, спешу отметить, торчащие под разными углами хвосты и неопрятные пряди, спадающие на лоб, ей очень шли, - моя миловидная сестрица была волшебницей. Да я сам не поверил! Не поверил ни в тот день, когда одиннадцатилетней Аннике пришло письмо, исписанное красивым аккуратным почерком. В нем сообщалось не только то, что Анни волшебница, но и то, что 1 сентября она отправится в школу на поезде. Анника обрадовалась, я это явственно видел. Видел, как от изумления расширились ее глаза, на лицо несмело выползла ее широкая улыбка, озаряя меня с моими мрачными мыслями о том, что я ее больше не увижу. Из нее уже был готов вырваться торжествующий вопль, как мать, подойдя широким шагом к дочери, грубо вырвала из ее рук письмо и швырнула его в камин. Мы с сестренкой одинаковыми, полными ужаса глазами уставились на маму, молча ушедшую на кухню, но все было понятно безо всяких слов: Ан запрещали ехать в эту так называемую школу. Меня просто раздирало на две части. Я желал своей сестре счастья и только счастья, но мне так хотелось, чтобы мы вместе носились в компании мальчишек, вместе сидели вечерами у камина, у злосчастного камина, в котором догорали обрывки этого письма. Письма, которое пришло и на следующий день. И на следующий день. Каждый день приходило по одному письму, и каждый раз его содержание было таким же, как и в самом первом: когда и откуда отправляется в поезд, список учебников, которые можно купить в переулке. Тот переулок я знал, но там не было никаких волшебных магазинчиков. Я уже решил отвести сестренку спать, как с испугом увидел, что ее словно потухшие глаза наполняются слезами. Она лепетала что-то про необычные происшествия, про то, как ее внезапно полюбили все девочки школе и подарили свои платья, про родителей, которые ей настолько надоели, что она думала сделать им какую-нибудь пакость, и еще что-то... В оцепенении я стоял и молча смотрел, как заливается слезами моя любимая - не побоюсь этого слова - любимая сестра. И я пообещал ей, поклялся, что она отправится в эту школу магии. Пообещал не только для того, чтобы увидеть, как ее заплаканное лицо озаряется робкой надеждой. Я был полон решимости претворить ее надежду в жизнь. На следующее воскресное утро мы отправились в тот самый переулок. И увидели удивительное ответвление от широкой главной улице, буквально тропинку. Не могу больше просто перечислять события, как же трудно! Я помню все эти светящиеся витрины, толпы людей, различные удивительные названия! В витринах были удивительные шевелящиеся вещи. Мы забегали в каждый магазин, рассматривали каждый товар, не пропускали ничего! Когда мы проголодались, мы остановились перекусить в кафе-мороженое Флориана... не могу вспомнить фамилию, хоть убейте, не вспомню. Мороженое таяло во рту, и все вокруг казалось радостным и счастливым. Я помню, как владелец кафе-мороженого подошел к нам, и мы на духу выложили ему все про письмо. Я уже понял тогда, что все в том переулке были волшебниками, но все же чуточку удивился, когда хозяин понимающе улыбнулся. Он проводил нас до банка, и выяснилось, что у Анники есть собственный счет! Я безумно удивился, чуть не упал со стула, на который меня посадили!.. Происходящее напоминало удивительный сон. нам пояснили, что школа оплачивает небогатым ученикам учебники и необходимые школьные предметы. Мы купили красивые интересные учебники, обложки которых двигались, и один старичок, кажется, погрозил мне пальцем, когда я не слишком аккуратно взял у Анники далеко не самые легкие книги. Мы купили позолоченные весы, большой котел и... сову! Анника выбрала самую большую, самую серую, самую клюющуюся... Пальцы Анники уже были все в маленьких царапинках, когда мы наконец вернулись домой. Родители, по счастью, были заняты своими делами. Анни с нетерпением ожидала осени. Мы решили, что вызовем такси и доедем до вокзала самостоятельно, надеясь, что родители нас не заметят. Все же нам несказанно везло. Анника благополучно села на поезд и уехала. Я так и не смог по-настоящему с ней попрощаться. Кивнул на прощание, даже не пытался обнять или хотя бы пожать руку. Я страшно об этом жалел и по пути домой, и дома, когда я с выпученными глазами рассказал родителям, что маги спикировали откуда-то сверху и забрали Аннику с собой. К моему удивлению, родители не задавали вопросов, молча смирились. А может, они действительно не любили Анни... Мне стало за нее обидно. Она не знала ни любви родительской, ни любви брата... Я ее любил и люблю, но не смогу сказать ей об этом никогда. В наш дом вновь стали летать совы. Анни писала письма каждый день, длинные и подробные, рассказывала про странное распределение на четыре факультета и привела названия, который вывалились из моей головы все, кроме Пуффендуя - туда, куда зачислили мою сестренку. Она говорила, что пуффендуйцы все открытые и дружелюбные, и что здесь у нее появилось много друзей. Она сказала, что Пуффендуй - это как одна большая семья, где все друг другу помогают. Бывают исключения, конечно, говорила она. Она много рассказала о здешнем спорте - квиддиче. Она так много о нем писала, что я понял: она не остановится, пока не попадет в команду. Анни всегда любила спорт, недаром ее детство прошло в обществе мальчишек. Анника писала, что у нее много друзей и среди мальчиков, но ближе ей стали все-таки девочки. Я несказанно тогда удивился. На третьем курсе сестра писала о мальчике, который ей нравился, и я с упоением писал ей, как стоит себя вести: вроде бы безразлично, но изредка бросать заинтересованный взгляд и так далее... Естественно, без насмешек, это казалось мне кощунством. Я очень скучал по сестре, по ее открытому и веселому нраву. Я надеюсь, у нее там все хорошо. Ее письма я получаю до сих пор и страшусь того дня, когда Анни позабудет о своем брате. Она не приезжает ко мне на каникулы, говорит, что здесь не отпускают. Мне показалось это странным, но я не стал перечить. Мне показалось, что она не хочет видеться с родителями - и я прекрасно ее понимаю. Мне достаточно того, что она рассказывает так много и только мне, своему брату. Родители никогда о ней не вспоминали, но мне хватало ума не упоминать об этом в письмах. В одном из последних писем меня поразило то, что Аннике начали нравиться... платья и юбки!!

Имя, фамилия.
Annika Schwarz/Анника Шварц.
Возраст.
16 лет.
Курс|Факультет.
6 курс, Пуффендуй.

Связь с Вами.
309342383
Посещаемость.
Определенно каждый день.

Отредактировано Annika Schwarz (2009-07-04 15:44:52)